4 сентября 1914 года, Скопин
Австрийская армия совсем разбита, теперь уж ей не поправиться. Кто-то сказал: «Австрия еще жива, а ее армия приказала долго жить». Западный театр войны немцы оставили, а войска перевезли на восток, чтобы сражаться с русскими. Из Франции и Бельгии все немцы выгнаны, там ни одного не осталось (12). Бедная Бельгия! Для сохранения своего государства она затопила его, открыв шлюзы. Немцы вынуждены были прекратить
сражение, и многие из них погибли. Теперь начнутся сражения на востоке между немцами и русскими. Думают, что Вильгельм (германский император) проиграл. Он уже начал просить мира (13), но, конечно, ему никто не даст, а когда разобьют войска, потопят флот, сроют крепости, тогда и заключат мир. Тогда не страшна будет разоренная Германия, а с нею и Вильгельм.
Я прочла доктора Мёбиуса (14) «Физиологическое слабоумие женщины». Во многом я с ним согласна, во многом и нет. «Женщина уклонилась от своего назначения — материнства. Каждая женщина стремится образовать себя, стать самостоятельной. Но многим это не удается, они погибают в борьбе. Конечно, у таких больных, развинченных женщин не может быть здоровых детей. Женщина должна быть “здорова и глупа”. Она должна заботиться о детях. А в остальном — подчиняться мужчине, он должен быть глава ея», — говорит Мёбиус. С этим отчасти я, пожалуй, согласна. Женщина должна быть доброю матерью и верною женою. Но женщина может быть и ученой, хотя до сего времени этого и не было. Это потому что женщина была слишком угнетена и подчинена мужчине. Я не согласна с Мёбиусом в том, что женщина не может развиться больше того, что ей дано от природы, что она не может ничего долго помнить — у нее все заученное скоро вылетает из головы. Не все таковы, конечно, есть и зубрежки, у которых голова ничего не в состоянии запомнить. Мёбиус всех ставит в разряд таких. Это неверно, этого не может быть. Женщина может развиться, может быть умной и даже самостоятельной, но, конечно, надо придерживаться пословицы «терпение и труд все перетрут».
Мёбиус говорит, что женщина не может анализировать себя, что она слишком инстинктивна и не в состоянии анализировать свои чувства. Это неправда. Она живет не одним чувством, но может анализировать себя. В конце книги есть письма противников и согласных. Письмо одного из противников гласит: «Женщина может быть образованной. Часто муж советуется с женою перед каждым своим делом. Она дает ему благоразумные советы,
часто предостерегает от грозящих опасностей, становится его подругой». По словам Мёбиуса, женщина — какое-то животное, она так низко стоит перед мужчиной, что никаким образом не может быть его подругой и помощницей. Это тоже неправда. Я наблюдала маму и папу. Папа всегда во всем советуется с мамой. Папа разгорячен, он не может ясно представлять дела, а мама здраво рассудит и охладит папу. Хотя папа часто вначале бывает не согласен, но потом, обдумав все, признает, что мама рассудила правильно, и поступает по ее советам, которые всегда бывают полезны и действенны. Теперь читаю Писемского (15).
12 сентября 1914 года, Скопин
Надоело бездельничать, скорей бы началось учение. Ходит слух, как бы не отложили до первого октября. Так и со скуки помрешь. Скоро проводим Маню в Москву на курсы Полторацкой (16), начнутся дожди, не выйти никуда, развлечений нет, поневоле пожелаешь как можно скорей учиться.
Вчера в первый раз после экзаменов встретилась с Виктором Федоровичем Введенским. Встреча была очень неожиданная. Я, Маня, Валя Хит. шли по большой улице, народу было масса, так как пришла только что со станции икона. Я же обычно никогда не смотрю на встречных, или, лучше сказать, не всматриваюсь. Вдруг будто электрический толчок, я поднимаю глаза и… встречаюсь с взглядом Виктора Федоровича. Это было так неожиданно (тем более я думала, что он еще не приезжал в Скопин), я вздрогнула, и сердце сильно заколотилось. И потом дорогой мне долго чудились черные горящие глаза… Да, хороши эти глаза.
Во все время войны вина продавать не будут (17), теперь нигде не добудешь никакого вина. Как хорошо! Ни пьянства, ни песен, ни драк. На улице в праздники тихо, не слышно буйств, все мирно сидят на лавочках и толкуют о своих делах. А как рады и отдыхают теперь жены мастеровых. Бывало, наступит праздник — всем радость, а им что… Придет муж, набуянит, нашумит, да еще жену поколотит и детям достанется, а теперь ничего подобного. Мужья прилежно работают и прокармливают семью, которая прежде часто сидела без хлеба и теплого платья зимою.
Наши всё берут в плен австрийцев. Мы видели их проездом. У них серая форма, как у гимназистов. Какие они молоденькие, веселенькие, все смеются да стараются с русскими разговаривать. Видели и германцев. Эти очень серьезные, не улыбнутся.
Какие гадкие мужчины. Я запишу следующую историю. Не буду упоминать действующих лиц, а расскажу только событие: один кавалер (реалист 6 кл.) дарит гимназистке (8 кл.) большое яблоко. Она его не стала есть, а когда рассталась с ним, то поделилась с одной из подруг. Она съела свою половину без приключений, а подруге сделалось дурно. Позвали фельдшера. Исследовали яблоко, оказалось, что в него впущены одуряющие капли. Хорошо, гимназистка не ела это яблоко, пока гуляла с кавалером, а то ей могло сделаться дурно, он увел бы ее как можно дальше (это дело было на станции, там много темных личностей) и что хочет, то и сделал бы. Вот так и прими от них что-нибудь. Это ведь сделал мальчишка, а что можно ожидать от взрослых людей! Подарит букет, посыпанный каким-нибудь одуряющим порошком, заведет Бог знает куда и сделает что хочет. А разве долго погубить невинную девушку?
Теперь расскажу то, что приключилось с нами. Мы были на станции у вечернего поезда. Нас было 10 гимназисток. Конечно, 10 человекам, а тем более мы были в возбужденном состоянии, нельзя вести себя тихо и не обратить на себя внимание. Мы побежали в дом Оли Чудовой (он находится напротив станции), нас увидели солдаты, которые проезжали мимо и должны были ждать поезда два часа. Они последовали за нами. Дома мы пели, играли, дурили. Все раздурачились необыкновенно. Пошли опять на станцию, там полно солдат, мы опять побежали домой, солдаты за нами. «Чего вы смотрите? Людей не видали что ли никогда?» — спрашивает их серьезно Маня Хр. «Какая барышня-то красавица!» — говорит один солдат. Мы решили, чтобы отвлечь их внимание, идти в дом и остановились в коридоре. Опять поднялся смех. Мы видели, что солдаты со всех сторон окружили дом и смотрят в окна коридора. Им, конечно, слышен наш смех и крики. Вышла мама Оли Чуд. Увидев, в чем дело, она прочла нам порядочную мораль. Понесла скопинских гимназисток и наше поведение. Она проводила нас, солдаты отстали.
— Как в крепости, обступили нас! — шутит дорогой Настя Ш.
— Господа, они нас за австрийцев приняли, да и преследуют! — смеясь, говорю я.
— А ведь мы все-таки струсили, господа!
— Конечно, струсишь, как они в окна глаза-то лупят, да и времени уже много, нас дома ждут, — говорит Люда Т.
Кажется, мораль мамаши Чудовой большого впечатления ни на кого не произвела. Все от души смеялись над этим. Только неприятно, что она так поносила гимназисток, с ударением на скопинских, это оскорбило всех.
22 сентября 1914 года, Скопин
Саша теперь сдала государственные экзамены и стала самостоятельным человеком. Скоро получит место в земстве, а пока живет в Москве. Маня в Москву уехала 15 сентября. Теперь она курсистка, слушательница курсов им. Полторацкой.
В последнее время я стала замечать, что многие взгляды у меня начинают меняться. К лучшему или к худшему поведет это? Пока неизвестно. Определенные мнения пока не выработались. Сейчас многое не разрешено, а потому находится в расшатанном положении. Я стала замечать то, на что прежде внимания не обращала, вообще все представляется в другом свете.
Я неудержимо рвалась учиться, а главное, не учиться, а поскорей вернуться к шумной ученической жизни, где все-таки есть интересы, разнообразие. Дома ужасно скучно, делать нечего. Первый день я с большим удовольствием иду в класс. Там радостно встречают подруги. «Наташа, ты почему без очков?» — спрашивает, подскакивая, шалунья Надя Соловых. «Какая ты странная без очков, мы тебя не привыкли без них видеть!» — говорит серьезная, всегда здраво рассуждающая Оля Щепетильникова. Кто потолстел, кто поправился, кто подрос, у кого косы выросли и т.п. Шум, гам, хоть уши затыкай. Первый день все это было ново, но под конец занятий у меня от непривычного шума разболелась голова. Второй день наскучило сидеть за уроками. Замечается охлаждение. Но, я думаю, это просто непривычка. К нам поступили две «новенькие» ученицы. Одна из Лодзи, из западной губернии. Там учебные заведения закрыты. Все ученицы с большим интересом следят за ходом войны.
Сегодня Мария Ивановна (учительница по истории) произнесла целую речь о подсказках. Что это вред ученице, обман учительницы и ложь по отношению к себе. Как мы ни опровергали это, она нас разбила по всем пунктам. Ее урок прошел в оживленных спорах — то о подсказках, то о войне, то о системе чтения и так далее.
25 сентября 1914 года, Скопин
Вчера в шесть часов вечера в гимназии был литературный вечер. Артист Долинский, комик, читал без суфлера и книги некоторые рассказы Чехова: «Налим», «Разговор человека с собакой», «Житейские невзгоды» и много других. Мне первый раз приходится слышать комика. Как же хорошо он читал! Замечательно! Были гимназистки и реалисты. Зала дрожала от смеха и рукоплесканий. А какая выдержанность, какая легкость при переходе от одного голоса к другому. Эти рассказы уже на всю жизнь останутся в памяти. Порой, когда читаешь, и не обратишь внимания на суть рассказа, а здесь он именно суть-то и подчеркивает. Я сидела во втором ряду, а в первом ряду сидели учителя и учительницы. Около меня сбоку сидел инспектор реального училища. Мне прекрасно его видно. Видно, как он улыбается из-под усов, но сидит спокойно, его корпус не колыхнется. Как величествен он был в эту минуту. Рядом с ним сидит директор реального училища и наш председатель. Настоящий воробей, еще не оперившийся и в беспомощности махающий крылышками, так весь и трясется, того гляди вспорхнет и улетит.
Надо возвратиться к артисту. Он читает, видимо, увлекается сам, смех усиливается, становится все возбужденнее и возбужденнее. Когда он сверх программы показывает сценку из ученической жизни, то все приходят в экстаз. Смех усиливается, рукоплесканья тоже, где-то смеются до истерики, слышатся вскрикивания и басовые ноты реалистов. Все смешивается, шум невообразимый. Ушел артист, немного стихло, стали расходиться по домам. Но и на улице, и дома не могли успокоиться. До самого сна все время истерически хохотали. Зато голова и сегодня болит от вчерашнего хохота.
Пока стоят ясные холодные осенние дни.
1 октября 1914 года, Скопин
Саша приехала домой, пока отдыхает и ждет места. Недавно у нас был наш хороший знакомый иеромонах Аполлоний. Он такой веселый, все время с нами шутит, рассказывает много из своей жизни. После ужина зашел разговор о Толстом. Он его видеть не может, считает исчадием ада, а Саша защищала. Спор все усиливался. Они спорили о религиозных его произведениях — я их не читала, так что ничего не могу сказать. Только они говорили о его Евангелии.
— Две тысячи лет прошло, никто не думал переиначивать по-своему Евангелия, и вдруг появился какой-то проклятый Толстой и давай по-своему объяснять. Я терпеть не могу толстовцев. И такая вот, как ваша, головка начитается его глупостей и начинает защищать его. Меня никогда не переспорите, я знаю, о чем говорю, — говорит, разгорячаясь все больше, отец Аполлоний.
— Да, но ведь он истину искал, которую многие не стараются отыскать, — оспаривает Саша.
— И не надо ее искать, открой Евангелие, там и истина, а незачем никому додумываться о том, что скрыто от нас. А то возгордился, захотел учение Христово по-своему объяснить. Вот его за это и прокляли.
— Мы все грешники: и я, и вы. Но за что же его проклинать? Я слышала, как произносили анафему. Это в храме-то Божьем! Христос велел всем прощать. А тут в храме слышишь такие грозные, страшные слова. По правде сказать, анафема на меня произвела ужасное впечатление.
— Вы говорите, в храме проклинать? Это право дал нам сам Христос: «Повеждь Церкви, аще же и Церковь преслушает, буди тебе, якоже язычник и мытарь» (18).
Стали приводить тексты, притчи из Священного Писания. Саша Толстого назвала святым. «Какой он там святой, место его прямо в самом аду, около сатаны, его помощника», — говорит отец Аполлоний. Спорили долго и, вероятно, проспорили бы еще столько, но пришел папа и велел идти спать.
11 октября 1914 года, Скопин
В Австрии пока все затихло. Осаждают Перемышль (19). С германцами идут или, скорей, начались важные сраженья. Пока для нас все идет хорошо. Немцев отбросили от Варшавы и здорово их поколотили. Немцев везде колотят, хотя они очень стойко защищаются. А трудно им, бедным. На сколько фронтов надо сражаться! Что теперь из себя представляет Германия? Почти все мужское население от 16 до 50 лет взято на войну. Остались одни женщины и дети. Да и то мальчиков побольше берут на войну рыть траншеи, охранять обозы, подносить воинам снаряды. Города в Германии охраняют дети, вооруженные кольями или палками. Промышленность остановилась. Страна, где день и ночь кипела работа, представляет теперь почти вымершую, заглохшую пустыню (20).
Бельгия почти вся взята немцами. У них осталось только побережье. Истенде был в руках немцев, но бельгийцы опять недавно взяли его. Многие жители переезжают в Англию. Бельгия, которая представляла собой богатое, хорошо устроенное государство, совершенно разорена. Что будут делать жители, если, предположим, они смогут вернуть свою страну, в этой разоренной пустыне? Что будет стоить опять устроиться и окрепнуть государству?
12 октября 1914, Скопин
Сейчас только приезжали за вещами для раненых. То ходили с кружками, а теперь с возами. Гимназистки и реалисты собирают вещи и кладут на возы. Для такой огромной армии фабрики не успевают наготовить теплой одежды, а она нужна, потому что холода становятся сильней. У нас хоть дождей нет, а на западе беспрерывно идут дожди. Солдатам приходится скрываться в траншеях, а траншеи залила вода. Они по колено, а иногда и по пояс стоят в воде и отстреливаются от неприятеля. Оля Щепетильникова рассказывала про своего папу, что у него ревматизм, а ему теперь приходится часами, а иногда и днями стоять в воде. У него в доме-то ноги болели, что теперь с ним? Помоги ему Господи! Он недавно писал, что им пришлось три дня стоять по колено в воде. Вчера Оля сказала, что он контужен, и очень сильно. Из Зарайского полка почти все офицеры или перебиты, или ранены. Убыль невозможная, офицеров недостает. Министр просвещения пишет, что студенты 1 и 2 курсов будут поступать в юнкерские училища, а через скорое время — на войну. Они считаются способнее, чем мужики-солдаты. Вероятно, скоро отнимут все льготы. Сейчас жизнь идет своим чередом. На улице столько же мужчин, сколько было и до войны. А если затянется война? Будут брать и учителей, и псаломщиков (21). В псаломщики теперь многие поступили, чтобы избавиться от солдатчины. Что-то будет? Чем все кончится?
Как-то я с Настей и Лизой была на станции, и с нами заговорил один солдат. Он, как видно, из образованных. От него мы узнали, что он зараец, ранен и уже выздоровел. Ранены у него были нога и губа. На губе и сейчас виден страшный шрам. Он скоро опять отправляется на войну. «Первый раз Бог помиловал, так, вероятно, во второй не возвращусь», — горько усмехнувшись, сказал он. Рассказывал нам про австрийцев (он был на австрийской границе), что они очень трусливы, но и хитры. «Подходишь к нему, он руки вверх, сдаюсь, ты к другому, а он тебя в бок, — говорит солдат. — Однажды был очень интересный случай. После небольшой стычки около леса вышли четыре санитара и несколько сестер милосердия убрать раненых. Из леса выскочили австрийцы на лошадях. Перерезали санитаров. Сестры, конечно, испугались и бросились бежать, австрийцы за ними. Одна сестра остановилась. Подняла штык, уроненный каким-то солдатиком, неумело размахивает им и угрожающе кричит: “Только подойди! Голову снесу!” Австриец, конечно, не понимает слов, но видит оборонительную позу и в недоумении останавливается. На выстрелы успели выбежать солдаты, я уже давно целился, выстрелил, и австриец упал с лошади. Сестра пришла в палатку, дрожит, плачет, очень испугалась. “Вот вам пример, ребята: девушка и то защитила себя”, — говорит нам командир». Многое еще рассказал солдат. Между прочим о том, что немецкие сестры милосердия прирезают русских раненых.
Никогда в мире еще не было такой убийственной, огромной войны. Никогда поля сражения не тянулись на 300 верст. Сколько надо народу, средств для такой войны!
13 октября 1914 года, Скопин
Говорят, в городе керосина нет. Когда будет, не знают, так как товарные поезда не ходят. У мамы пока есть керосин. Мы теперь вместо четырех ламп зажигаем только две. Продажу водки, может быть, запретят навсегда и после войны. Какое будет счастье!
Папа и мама вчера были в Кельцах и сказали, что Толя сейчас находится на разведках. Каждый день присылает письма. «Теперь каждый день, а бывало, и в год раз», — засмеявшись, сказала Саша. Меня очень интересует Толя. Это очень впечатлительный, нервный человек, и к тому же страшный революционер. Мне сейчас представляется, как он ходит из угла в угол комнаты, кусает маленькую бородку и горячо о чем-то спорит. Он не может говорить сидя, он всегда бегает и так нервно смеется. Он в Александрии (22) кончил сельскохозяйственный институт. Остался только государственный экзамен. Он уж получил место летом, но случилась война, и все перевернулось вверх дном. Дай Бог ему спасения от вражеских пуль!
21 октября 1914 года, Скопин
Наступила зима. Сегодня утром было 18 градусов мороза. Зима наступила сразу, без дождливой осени. Вчера у нас была Таня Атлетова. Мы ее провожали.
Никогда я еще не совершала такой прогулки: снег искрится маленькими огоньками, которые кажутся самоцветными камнями, когда подольше на него поглядишь. Ветер поутих, мороз дерет уши, щеки, и весело на душе. Идем и всю дорогу смеемся, и далеко разносится смех по белеющей равнине.
Толя Веселов писал, что однажды были бок о бок с немцами, да сами об этом не знали. «В одном бою, — пишет он, — я хотел умереть, так было ужасно переносить и видеть, как около тебя падают десятки людей, рвутся шрапнели, свищут пули». Говорят, что некоторые сходили с ума, на других находил столбняк. Один солдат писал, что он с испугу бежал два дня, без питья и еды, сам не зная куда, пока не наткнулся на нашу цепь.
Турция обстреливала Феодосию и другие прибрежные города. Но официального объявления о войне пока нет.
14 ноября 1914 года, Скопин
Почти месяц не писала. Некогда было. Сдала домашнее сочинение, гора с плеч долой. С каким нетерпением ждала этого праздника. Теперь вполне отдыхаю и сознаю сладость отдыха.
Я писала, что зима наступила в октябре. Была зима, а потом наступила дождливая осень. Грязь непролазная. Большою улицей насилу до гимназии доберешься. Грязь замерзла, и в результате получились замерзшие шишки, по которым тоже очень трудно ходить. Напало немного снега, да не прикрыло совсем земли.
Иван Иванович (математик) был сначала очень добр и спрашивал просто. Однажды стал спрашивать теорему. Ее прочли неверно, он посадил и поставил «два». Мы возмутились: как так, за одну прочтенную теорему — «два»? Шумели невозможно, просили зачеркнуть. Конечно, не соглашается, только головой мотает. Просили на другой урок, только улыбается, говорит: «Не зачеркну». Мы решили больше не плакаться, не хочет — не надо. Вообще он, кажется, ничего, отношения у нас хорошие, сидим последние уроки тихо.
Кончилась первая четверть. Любовь Михайловна раздавала дневники. Мы узнали, что у новой ученицы Богдановой по рукоделию «четыре». Все удивились. Сейчас я скажу, почему это так удивило нас. Богданова рукоделию не учится, у нее серьезно болят глаза. Странно. Не учится рукоделию, а получает балл! «За что?» — спросили мы у Веры Александровны. Она приводила ничтожные доводы, которые, конечно, не удовлетворили нас. Она это передала Любови Михайловне. Богданова из Лодзи, откуда все жители выехали. Там учебные заведения закрыты. Лодзь была в руках немцев, но теперь в наших. Богдановой в этот день не было в классе. Любовь Михайловна прочла нам хорошую проповедь: «Как вы безжалостны, сухи сердцем. Я от вас этого не ожидала. Ваша подруга Богданова приехала из Лодзи. Они должны были в три часа выехать оттуда. Они, может, взяли ненужное, а нужные вещи оставили, как это бывает в суматохе. Уладится дело, вернется она в Лодзь. Может быть, у них был дом, обстановка. Ничего нет. Они могут остаться нищими, без куска хлеба и на улице. И вы удивляетесь, почему ей “четыре”. У нее болят глаза. У нее было воспаление глаз, она могла остаться на всю жизнь слепой. И вы так относитесь к своей подруге, которая, бедная, столько перенесла и которой еще предстоит столько перенести. Ее нет в классе. Это лучше, пусть она не будет знать этого».
Эти слова ни у кого не вызвали сочувствия. Во-первых, не объяснили, почему у нее «четыре» по рукоделию, когда она не работает. Во-вторых, не видно, чтобы она страдала и нравственно, и материально. Ходит всегда такая расфранченная, веселая, только и слышно, что хохочет. В чем высказалось наше бессердечие? Не знаю. Отношения у нас с Богдановой самые дружеские. Она хорошая подруга. «Какая бедненькая, вероятно, она и белье забыла взять, да мушки ненужные захватила», — смеется Надя Соловых. И правда, Богданова однажды пришла в класс с мушкой на щеке. Много было разговора об этом. Вероятно, от этого наши отношения с Богдановой не изменятся, все останется по-старому.
Саша получила место в городе Волоколамске Московской губернии. От Москвы 118 верст. Поступила она в госпиталь для раненых. «Городишко небольшой, меньше Скопина, есть там только электротеатр (23)», — пишет Саша.
Россия объявила войну Турции, вынужденная сделать это. Теперь будут войска на турецкой границе. У турок русские взяли город Баязет. На западе идут сражения. Идет война исключительно в земле, в траншеях. Один офицер написал родным: «В траншее нашли пять застынувших немцев, стоявших по пояс в мерзлой воде». Конечно, то же происходит и с нашими. Только про наших не пишут. Как ужасна эта война, насколько она убийственна! В земле война тем еще страшней, что заводятся земляные вши, которые в кровь изъедают тело. Сколько надо терпения, выносливости в таком положении! Пошли Господи облегчение этим мученикам за нас и Русь! Иногда неловко бывает, стыдно, когда вспомнишь, что сидишь в тепле, радуешься чему-нибудь, а там нужда, голод, холод и другие лишения. Какое трудное время переживает Россия, и что-то еще придется перенести!
21 ноября 1914 года, Скопин
Доктор велел как можно меньше заниматься. Или, как он выразился, «меньше учености». Я уже привыкла к точному изучению уроков. Поучила бы меньше, да что же из этого, только «четыре» получишь. А главное, страсть к чтению, которую никак не могу преодолеть. Иногда хочется все прочесть, все выучить, как можно больше узнать. Да нельзя. Только сядешь за книгу, папа не велит читать: «Пусть глаза отдохнут, надо самой понимать! Что же, ты хочешь ослепнуть?» — говорит папа. Правда, надо самой быть благоразумной. Лучше ничего не знать, чем стать слепой. Как ужасно быть слепой, не видеть природы, окружающих лиц! Ужаснее этого, мне кажется, ничего не может быть. Лучше не думать об этом. Бог дарует, все обойдется благополучно. Теперь сидим только до 10 часов вечера, позже никак нельзя. Десять часов бьет, папа гасит лампу.
Каждый день в четыре часа вечера мы ходим гулять. Возьмем салазки и мчимся в поле кататься на импровизированной горе. Гора высокая, уступами. Когда мчишься, подскакиваешь, снег пылью летит в глаза — а нипочем! Втащишь салазки и опять катишься. Не обходится дело без проказ. Подтолкнули салазки, они перевернулись, и летишь со всего размаху в снег. Вспомнилось мне, прошлый год мы катались совсем вечером. Я налетела на врытый в землю столбик. Ужасно убилась. Хватились, а очков на носу нет (я тогда в очках ходила). Искали, искали, не нашли. Искали на другой и на третий день — без результатов. Потом случайно узнали, их нашел мальчишка какой-то. Очки были в целости. Дали ему 15 копеек. Он отдал.
6 декабря 1914 года, Скопин
Сегодня у Нади Лебедевой спектакль. Надо спрашиваться у папы. Ох, эти отпрашивания тошнее всего! Спросишься у папы, он пошлет к маме, а у мамы одна отговорка: «Куда там в омут, сиди дома!» Лучше не спрашиваться и сидеть дома. Но возникает другое препятствие: все время сидеть дома нельзя, нужно разнообразие, а где его взять? Приходится приставать и переходить от мамы к папе и обратно.
Опять глаза болят, читать нельзя. Посмотришь, Настя с Лизой читают, а ты сиди сложа руки, да еще и дома, без всяких развлечений. Как вспомню, что читать нельзя, а читать хочется…
Летом то же самое было, когда запретили всякую работу глазами. Приходилось целыми днями скучать. Ляжешь в саду в тени, накроешься платком и будто дремлешь. Сама не работаешь, так работает голова. Много было передумано. После лета я как-то стала старше, на многое переменились взгляды. А то начнешь хандрить, уже тогда никто тебя не умерит, все не так, все не по-моему. Говоришь всем грубости, и кончается все слезами. При таком настроении легкий толчок — и на весь день расстроишься. То же самое произошло и сейчас. Уж нервы были натянуты. Спросила у папы — по обыкновению какая-нибудь отговорка: «Надо у Любови Михайловны спроситься». Даже смешно! Идти к подруге — надо спрашиваться у начальницы. Глупая отговорка, и больше ничего. Полились слезы… Я плачу не от того, что мне хочется на спектакль, нет, но мне досадно, что не могут выдумать что-нибудь поумнее. Еще вспоминаю, что у меня болят глаза. И это все вместе расстраивает меня. Часто я сама злюсь на свои слезы. Я не могу говорить спокойно, особенно что-нибудь просить у папы. Обязательно расстраиваюсь и, конечно, никогда не могу уладить дела. Некрасов про женские слезы пишет:
«Не слабости созданий нежных, —
Вы их могущества венец.
Вернее закаленной стали
Вы поражаете сердца.
Не знаю, сколько в вас печали,
Но деспотизму нет конца!» (24)
Про мои слезы нельзя сказать этого. Я не хочу никого поражать, и деспотизма нет. Некрасов здесь говорит не про те слезы, которые появляются у меня в минуты раздражения, а про слезы барынь, которые разыгрывают драмы перед своими мужьями.
Я ни разу не видала, чтоб плакал взрослый мужчина, мне кажется, они не могут плакать. Какой-нибудь мальчишка заплачет, ему говорят: «У, плачет, как девчонка какая-нибудь!» Неужели девочка, или вообще женщина, должна плакать? Неужели нельзя обойтись без слез? Ох, нежные создания! Я не переношу, когда нас называют нежными или говорят, что мы не можем сделать того, что мужчина.
19 декабря 1914 года, Скопин
Уже целую неделю в класс не хожу. У меня горловая жаба. Был настоящий лазарет, не ходили я, Настя и Лиза. У Насти с Лизой инфлуэнца. Лиза уже ходит в класс, а мы с Настей сидим дома. Как надоело, а снаружи так хорошо. Вчера сильный мороз был и вьюга, а сегодня тихо, тепло и идет снег, прикроет всю землю. Скорей бы поправляться и иметь возможность выйти на свежий воздух.
Приехала Маня уже давно. Она очень довольна своей жизнью. Только у нее все везде болит — и бока, и спина, и живот, и грудь, и ноги. Ей никак нельзя остужаться, у нее ревматизм. Ей доктор прописал пенсне — теперь все почти имеем стекла на глазах. Сколько Маня рассказывала про театр, особенно про оперу! Как хорошо бы увидеть и услышать хотя бы что-нибудь похожее! Но не всегда же мы будем сидеть в Скопине.
Саша приглашает к себе гостить в Волоколамск, но едва ли кто попадет. А ведь хорошо бы поехать! Маня говорит, что на день можно остановиться в Москве и побывать в театре, но это неосуществимая мечта.
Как часто приходит в голову мысль: «Для чего мы живем?» И трудно ответить. Зачем люди страдают, хлопочут, обманывают других и себя? Разве это останется кому-нибудь в назидание? Пройдут годы, и наше поколение будет лежать в земле. Кто о нем вспомнит, кому дорога его память? А об одном человеке и вовсе. Будто его никогда и не бывало, будто он никогда и не жил, не было у него своих интересов, взглядов, мыслей. Живешь, живешь, а чем кончится? Смертью. Говорят, надо жить для потомства, чтобы ему наши труды облегчили жизнь. А потомство для чего будет жить? Чтобы облегчить жизнь следующего поколения и т.д. Это какая-то нескончаемая машина. Посмотришь на людей — что-то не видно, чтобы они старались для других; только личные выгоды и интересы. Конечно, есть исключения из общего правила, но исключения я встречала редко. Первое исключение — это мама. Она совершенно забыла себя, живет исключительно для детей. Она весь день занята, хлопочет. Для кого? Для нас. Таких людей редко встретишь. И ведь ни упреков, ни жалоб, а одна сплошная забота о других. Мама добра, сердечна к несчастьям и посторонних. Напротив нас живет вдова, у нее осталось много детей, но им почти нечего есть. Сама она старая и часто болеет. Так мама ей и лекарства пошлет, и хлеба, и молока. И всегда ей мама помогает.
26 декабря 1914 года, Скопин
Как однообразно проходит Р.Х. Нет никакой разницы с буднями. До веселья ли тут. У Души накануне Рождества умерла мама. Вчера папа все хлопотал насчет гроба и покупок. Да нигде ничего не добудешь, время-то праздничное. Сегодня рано утром мама поехала к Душе в Кельцы на похороны. В обоих Кельцах горе. В Старых Кельцах тоже, вероятно, служат панихиды. Дня за три до Рождества мы прочли в газете, что убит поручик Анатолий Гаврилович Веселов. Как-то это примет Мария Ивановна, она ведь очень слаба здоровьем? Ах, Толя, Толя, где ты теперь? Как хорошо я помню его последнее посещение и прощание. Он уже к нам прощаться пришел в офицерской форме. Как она к нему шла! Он о чем-то спорил с папой за чаем. «Вы ведь согласны со мною, Саша?» — обратился он к старшей сестре. Почему мне так в память ворвалась эта фраза, не знаю. Но с этих пор мы стали Саню звать Сашей. Он был такой впечатлительный, нервный. Мне кажется, он очень походил на Райского в «Обрыве». Такой же увлекающийся, любящий спорить. Когда в электричке (25) ставили «Обрыв», то Райский был вылитый Толя. Я тогда удивлялась, что могут быть такие сходства. Вот он спешит домой. Папа перекрестил его и поцеловал. Толя смутился, но потом нервно засмеялся и стал прощаться с нами. «Толя, вы боитесь идти на войну?» — спросил кто-то. «Страшно не сражаться, а ведь я отвечаю за жизнь вверенных мне солдат, это большая ответственность», — отвечал Толя. И прибавил: «Ну, может быть, увидимся еще!» Он вышел и быстро пошел по направлению к дому. Мы глядели ему вслед. Он обернулся и засмеялся. «Сейчас еще обернется», — сказала Саша. И правда, он обернулся… Я последний раз видела его…
Я не верю, что Толя был убит. Странно… Жил, жил человек и был таким умным, способным, и вдруг все кончилось, его нет… Мне кажется, это ошибка, или опечатка, или совпадение одинаковых имен и фамилий. А как горячо, вероятно, Мария Ивановна (мать его) любила его. Ведь первый сыночек, и так много обещавший.
27 декабря 1914 года, Скопин
Настя кричит: «Австрийцы бегут!» Я спешу к окну и вижу: по тротуару, по дороге бегут австрийцы. Как холодно они одеты! Легкие серые шинели, на ногах ботинки, конечно, без калош, и все это рваное, обтрепанное. Они ищут хлеба. Вероятно, с поезда. Их пока отпустили за провизией, им, кажется, правительство выдает на каждый день 16 коп., на них как хочешь, так и кормись. Бедные, они привыкли к теплу, а здесь холод, да еще
с ветром, идет снег. Австрийцев отправляют в Сибирь, но их так много, что не знают, чем будут их кормить.
Вчера мы видели пленных турок, они недалеко живут, их недавно привезли. Все черноволосые, смуглые, а глаза так и сверкают. Некоторые одеты в пестрые халаты и красные шапочки. Эти еще больше привыкли к теплу.
***
Рождество прошло, у нас опять начались классы. Потянулась однообразная жизнь. Маня осталась дома, подъедет уже после Масленицы.
За все Рождество пришлось быть только у Лаговых на вечере. Было много кавалеров, вообще прошел вечер оживленно. Со мною часто танцевал один академик (26), что, конечно, очень льстило мне, потому что я этим не избалована. За Маней все приударял казанский псаломщик. Он сдал государственный экзамен на историка, но, спасаясь от солдатчины, поступил в псаломщики. Как это может ум совмещаться с такою вульгарностью? Только что он пришел, в первый раз увидались, стали играть в «телефон» (27). Как он противен мне. Стали играть в карты, я поспорила с Душей, потянулась к ней и нечаянно задела рукой за угол стола.
— Хотя Александр Македонский был и великий человек, но столов не ломал, — напыщенно говорит он.
— Хотя Александр Македонский был и великий человек, но таких глупостей не говорил, — в ответ ему говорю я.
Он немного осекся и замолчал. Его звать Сер