Две тетради. Дневник Натальи Александровны Миротворской
М.: «Галерея СТО», 2010. — 296 с., с илл. ISBN 5-900504-97-1
Наталья Александровна Миротворская, дочь священника из провинциального городка в Рязанской губернии, начала вести дневник в детстве и не оставляла его до конца своей недолгой жизни. Детский дневник был сожжен, но сохранились две тетради, в которых она вела записи с 16 до 24 лет (1914–1921 годы).
Первая тетрадь — записки гимназистки-отличницы, сосредоточенной на себе эмансипированной девушки, которая мечтала учиться в Москве, сделать научную карьеру, уехать в Америку — но только для того, чтобы вернуться в Россию с опытом и знаниями. Мечты начали сбываться: Наталья переехала из захолустья в бурлящую событиями революционную Москву, закончила экстерном сельскохозяйственные курсы, с большим рвением взялась за работу агрономом в подмосковных советских хозяйствах.
Во второй тетради, резко отличающейся от первой, описываются отношения лишь с одним человеком — будущим мужем. Девушка, еще вчера внушавшая себе, что неспособна полюбить, погрузилась, как она сама это назвала, в «эксперимент» с собственными чувствами. Эксперимент тем более непростой, что ухаживал за ней мужчина, который был гораздо старше ее и вдобавок женат на тяжело больной женщине.
Валериан Иванович Шмырёв служил агрономом в том же учреждении, что и Наталья Александровна. Для того чтобы лучше узнать друг друга, они обменялись историями своих жизней. Она дала ему прочитать первую тетрадь дневника, на что получила ответ: «Ничего в жизни интереснее я еще никогда не читал, он мне дороже полного признания в любви».
Последние записи дневника — об ожидании ребенка. Роды в бедной, неустроенной сельской больнице пришлись на Рождество. На свет появилась дочь Татьяна, а спустя несколько дней Наталья Александровна умерла. Очень возможно, что виновата в этой нелепой смерти пьяная по случаю праздника акушерка.
Вторая тетрадь с середины заполнена другим почерком — Валериан Иванович продолжил вести дневник погибшей жены, дав клятву хранить память о ней. Дневниковые записи приобрели форму диалога с потерянным бесконечно дорогим человеком. Прошло четверть века, минула война, но и на седьмом десятке Валериан Иванович Шмырёв дописывал последние страницы второй тетради.
Для Татьяны Валериановны дневник стал способом узнать мать. Для следующих поколений семьи — еще и «окном» в дореволюционный мир. Дневник читался внуками и правнуками Натальи Александровны в рукописи, а в годы самиздата перепечатывался на пишущей машинке. Так текст связал уже четыре поколения, скоро его прочитает пятое.
Эта книга издается «для своих». Впрочем, мне будет отрадно, если в дневнике что-то найдет для себя, например, шестнадцатилетняя читательница, живущая в российской провинции и мечтающая о самостоятельной жизни, полной свершений, — точь-в-точь как Наталья Александровна Миротворская сто лет назад.
Читатель, до которого не дойдет печатный экземпляр небольшого тиража этой книги, сможет найти ее в интернете на сайте www.mirotvorskaya.ru.
Текст публикуется с небольшими сокращениями, записи Валериана Ивановича 1920–1940-х годов представлены фрагментами.
Я очень признателен Марку Фрейдкину, редактору этой книги, который проделал большую работу с текстом и составил примечания. Большое спасибо Юлии Фроловой и моей маме Марине Павловской за замечания при подготовке издания, а также моей сестре Ульяне за перепечатку рукописи.
Дмитрий Иванов,
правнук Натальи Александровны Миротворской
Краткие биографические сведения о членах семьи
Миротворские
Родители:
Александр Митрофанович Миротворский. По одной из версий, происходил из семьи священника (дьяка), по другой — из семьи рязанских крепостных некоего графа, который, заметив у певшего в хоре мальчика хороший голос, направил его учиться в семинарию. Так Александр стал священником. В год рождения Натальи служил в Воскресенской церкви села Пустотино Ряжского уезда Рязанской губернии, затем служил в Ряжске. С 1909 года — священник Богоявленской церкви, преподаватель Закона Божьего в гимназии в Скопине (в той же гимназии училась Наталья). Был известен жестким характером. После революции стал бухгалтером, жил в Туле с дочерьми Александрой и Марией. Умер в 1930 году, похоронен в Туле.
Мария Васильевна Миротворская. Дочь священника. Вышла замуж за А.М. Миротворского в 1889 году. Домохозяйка, занималась воспитанием детей. Умерла от «испанки» (форма гриппа) в Скопине в ноябре 1918 года.
Дети (по старшинству):
Александра (Саша, Саня). Врач-невропатолог. В 1914 году окончила медицинский институт, жила в Туле.
Мария (Маня). Педагог, жила в Туле.
Анастасия (Настя). Переехала в Новосибирск, вышла там замуж.
Наталья (21(09).08.1897 – 17.01.1922). Училась в низшей школе в г. Ряжске (1905–1909), в гимназии в г. Скопине (1909–1916), на Голицынских высших женских сельскохозяйственных курсах (1916–1919), на Высших курсах по луговодству (1919–1920). В 24 года умерла после родов.
Елизавета (Лиза). Врач-невропатолог, жила в Курске. Кандидат медицинских наук, заслуженный врач РСФСР.
Сергей. Инженер-электрик, жил в Москве.
Полина. Учитель русского языка и литературы, жила в Москве.
Умерли в детстве:
Николай — от скарлатины в 1916 году в возрасте 11 лет.
Екатерина — от скарлатины в 1916 году в возрасте 10 лет.
Владимир — в ноябре 1918 года от «испанки».
Шмырёвы
Валериан Иванович Шмырёв (29(17).04.1884 – 13.01.1966). Родился в Вологде, из мещан. Биолог, луговод. В 1911 году окончил физ.-мат. факультет Санкт-Петербургского университета (группа агрономии). Работал в Государственном луговом институте им. Вильямса, Наркомземе РСФСР, был ученым секретарем Р.В. Вильямса.
Евдокия Георгиевна Шмырёва (Смирнова). (13(11).02.1883 – 20.03.1929). Работала портнихой в Санкт-Петербурге. Вышла замуж за В.И. Шмырёва в 1911 году.
Татьяна Валериановна Шмырёва (08.01.1922 – 19.03.2002). Дочь Натальи и Валериана. Родилась в поселке Качалкино Московской области. С 1933 года жила в Москве. Училась в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Микробиолог, кандидат биологических наук (1953).
Первая тетрадь
1914 год
Дата <нрзб>, Скопин (1)
Сейчас Маня читала свой дневник. Она хотела его сжечь. «Нет, нет, не могу его уничтожить. Сколько воспоминаний: про смерть Ольги Димитриевны, так поэтично описано путешествие в Тихонову пустынь, нет, никогда не сожгу», — говорит горячо Маня.
Сколько встречаешь в жизни хорошего, плохого, и можно все это описать. Опять буду писать, ведь это имеет и нравственное значение: я, обдумывая свои поступки, конечно, буду стараться не делать плохих. Хоть с дневником отведешь душу, побеседуешь. Ведь я не очень откровенна с кем бы то ни было. А все сосредоточивать в себе не могу, иногда хочется с кем-нибудь поговорить. Пожалуй, наскажешь глупое, а дневник никому не скажет, он молчит. А чтобы не попадался на глаза, надо подальше прятать. Да, я теперь буду осторожна и постараюсь сделать так, чтобы папа и не знал. Тяжело думать о сожженном дневнике. Было там много глупостей, но было много и дорогих для меня воспоминаний. Я сожгла свой дневник, а как часто вспоминаю о нем, отдельные эпизоды из моей жизни. Был вечер, мы поужинали, я сидела, писала дневник, папа ходил из угла в угол.
— Что пишешь? — спрашивает папа.
— Дневник, — отвечаю я.
— Покажи мне.
— Если все будут смотреть, тогда зачем же и писать, я тогда сожгу его и больше ничего, и так нечестно, — гневно говорю я.
— Говорят тебе, дай, мне нужно знать, что ты пишешь.
— Нельзя.
Я вижу, что должна отдать. Я испугалась. Я как раз писала о своем взгляде на мужчин вообще. Было написано много глупостей. «Боже, сейчас прочтет, и что тогда будет, ведь он все равно не поймет, что я хотела здесь сказать», — пронеслось у меня в голове. Но я знала: чем сильней я буду сопротивляться, тем хуже. Он будет читать больше, а я совершенно не хочу, чтобы знали мои сокровенные мысли. Скрепя сердце и положившись на волю Божию, я отдала. Он прочел мало, только несколько слов, и вернул. После этого я решила сжечь то, что писала полтора года. На следующий день после обеда я взяла ведро, спички и в сарае в ведре сожгла листки дневника.
Так после Рождества был торжественно сожжен мой дневник и вместе с ним воспоминания и мечтания этих лет. Теперь я пишу новый, но стану писать аккуратно, лишнее буду держать про себя. Ах, как бы я, кажется, могла много написать. Ничего особенного за это время не случилось, но сколько пережито, сколько перечувствовано и близко принято к сердцу.
21 апреля 1914 года, Скопин
Как ужасно не хочется учить немецкий синтаксис! Еще надо готовиться по русскому, много читать, а учиться неохота. Успею, выучу, а теперь лучше поговорю с дневником. Вот что произошло сегодня на немецком. Ученица переводила статью, я подсказала, да громко, одно слово. «Кто подсказал?» — спрашивает Ксения Димитриевна. Все молчат, молчу и я. «Наташа, скажи, скажи, ведь ты подсказала, мы видели», — жужжат кругом девочки. На меня находит столбняк, ни слова, сижу как ни в чем не бывало. «Я хочу, чтобы ученица сама созналась, а так как она не сознается, то я теряю всю веру в нее», — говорит рассерженная Ксения Дим. Я понимаю, что Ксения Дим. видала, как я подсказала. Но теперь признаваться поздно, далеко заехала. Вопрос этот оставили и стали переводить дальше. И без того начинает грызть раскаянье, а тут еще девочки со всех сторон пристают: «Наташа, почему не сказала, ты должна сказать». Нехорошо как-то стало на душе, неспокойно, да и взгляды девочек упрекают. Ведь бывает такое положение, что хочется не быть здесь, хоть сквозь землю провалиться. Кончился урок, пробил звонок, я встаю и громко говорю:
— Ксения Димитриевна, это я подсказала.
— Знаю.
— Ксения Димитриевна, простите ее, ведь она созналась, — выскочила Надя Соловых.
— Я не прощения прошу, откуда взяли, а просто сознаюсь, что подсказала, и никаких прощений не прошу, — вспыльчиво говорю я.
На этом и кончилось. Как часто бывают такие случаи: сделаешь что-нибудь, в душе сознаешь, что не так, нехорошо, а все-таки упрямишься, а потом зайдешь далеко и сознаться стыдно. Самой себя становится стыдно. А ведь глупая привычка или просто сказать: упрямство. Надо стараться отвыкать. Вообще надо от излишних глупостей отвыкать.
Пишу, сижу одна. Одиннадцать часов ночи. Все спят, папа не пришел еще с собрания, его дожидаюсь. Вон стучится. Пойду подам ужин и лягу спать. До свидания, мой дорогой дневник! Всего тебе хорошего.
4 мая 1914 года, Скопин
Прошло ровно две недели с тех пор, как я писала. Все некогда было, а останется время — идешь в поле пройтись, а то засидишься, с места не двинешься.
Тридцатого апреля была серебряная свадьба мамы и папы. Мы все приготовили подарки и где-то добыли стихотворение «Мама», очень подходящее для нашей хлопотливой, дорогой мамы. Такое торжественное, веселое было поздравление. Все кровати были покрыты наилучшими одеялами, мама достала свое венчальное шелковое голубое одеяло и накрыла им свою кровать. Но этот торжественный день был для меня под конец испорчен. Папа велел мне купить после уроков пирожных и апельсинов. Все купила, принесла сдачи, да пять копеек уронила, и они укатились под сундук. Я искала, отодвинула сундук, все перерыла — как сквозь землю провалились, ничуть нет, а со мной искала мама. Она думает, что я себе взяла эти пять копеек. Мне было так обидно, я весь вечер плакала, слезы текли в три ручья. И так был отравлен весь торжественный день.
Маня зубрит. У нее уже письменные экзамены прошли. О Боже, как она их боялась, сколько было страху, трясения. Особенно боялась математики. Слава Богу, все прошло благополучно. Здорово же они умеют списывать! То, что Маня порассказала, и не напишешь. Хоть директор и ручался, что никто не спишет, да как бы не так, тут сам… да уж и не знаю кто, не усмотрит за ними и не предвидит всех их проделок. У меня часто голова кружится, и вообще плохо чувствую себя в последнее время. Постоянно приходится учить, книг теперь совершенно не читаю.
19 мая 1914 года, Скопин
Опять через две недели взяла в руки перо и хочу поговорить с дневником. Сегодня в пять часов вечера, т.е. через два часа, экзамен по истории. Знаю хорошо, а потому и бояться нечего. Русский письменный уже прошел. Пока не знаю, как написала. Еще два экзамена, по закону Божьему и по естественной истории. Всего-то четыре экзамена. Приходится много работать. В полшестого утра встаю, учусь до девяти вечера, и так каждый день. Голова кругом пошла. Какая-то я стала из-за экзаменов раздражительная, нервная, и эта нервность выражается слезами. Чуть стоит мне расстроиться, я расплачусь и уже не могу ни учить, ни вообще делать что-то. Подумаешь, маленькая, не плакать не… хотела написать «могу», но я не признаю этого слова. Что такое «не могу»? Если захочешь, все сможешь.
26 мая 1914 года, Скопин
По истории получила «пять», по закону Божьему «пять», а по естественной истории экзамен будет завтра.
Сегодня Духов день. Хотели идти на ярмарку, да весь день с утра шел дождь, хотя сейчас и хорошо, да поздно.
Вчера был год со дня смерти нашей милой Ольги Димитриевны Новичковой (учительницы). Как он прошел! Сколько слез, рыданий было, а теперь забыли, и пришло всего пять учениц, хотя были все педагоги. Только Фаворов остался ей верен, такие роскошные цветы поставил ей на могилу — пунцовые пионы с большой шар величиной.
Вот какой случай произошел с моим экзаменационным русским сочинением. Екатерина Ивановна поставила мне «два», но Лариса Петровна настояла на своем, и мне поставили «четыре». Дело дошло и до директора. Мы писали о ночи по балладе Пушкина «Утопленник». Екатерина Ивановна нашла, что у меня написано совершенно не на тему, хотя и вправду, описывая ночь, я немного отклонилась в сторону. Но душка Ларя говорит: «Моя душа чиста, у нее написано на “четыре”, и пусть будет столько, сколько она стоит». Все это папа рассказывал маме (2), а Лиза слыхала и передала нам. А мы будто и не знали, ни гугу…
29 мая 1914 года, Скопин
Прощайте, экзамены! Я свободна! По естественной истории мне «пять», и в аттестат пойдет «пять». У нас экзамены прошли очень хорошо, больше пяти наград будет. У Мани осталось два экзамена, у Насти один. К 1 июня все кончится, тогда все свободны. Меня все величают шестиклассницей.
Чтобы по-русски не разучиться писать сочинения, я буду в тетрадь вносить впечатления, произведенные прочитанным. Стану писать в особой тетрадке, а не здесь. Вчера опять неприятность из-за пропавшего пятачка. Перебрались спать на «летнюю дачу», повытащили сундуки. Папа велел искать пятачок, ведь я искала, не нашла, куда он делся? Не знаю. «Что же вы думаете, мне нужен пятачок, а если бы взяла — сказала», — обидчиво говорю я. Как обидно, горько! Не верят. Что же делать, надо покориться, важно сознание своей невинности. Теперь не буду ни за какими покупками ходить никогда.
Вчера ходили в кустики. Столько цветов! Набрали первых васильков, притащили ветвей, цветов, травы; ветви для веника маме, травы для обкладывания цветов. Только погода стоит холодная, ветреная, особенно вечером, так что на обратном пути здорово нам досталось.
2 июня 1914 года, Скопин
У Мани экзамены кончились. Получила она серебряную медаль, в 8 классе учиться не будет, пойдет на курсы, на какие, не знаю. Нынешний год в 7 классе получили 15 медалей. Это выдающийся случай — обычно больше 7-8 не бывает.
Вчера ходили молиться Богу в Дмитриев монастырь (3). Вышли из города в пять утра, в монастырь попали к поздней обедне. Один монах все за нами бегал, прямо грех один. «Ох, искушение!» — вспомнились мне любимые слова Василия Борисовича у Мельникова (4). Игумен такой добрый, радушный, подарил нам книжки, жития святых и так приветливо с нами разговаривал, что очаровал нас. А монах тот все за нами, стали уходить, а он скуфьей (5) машет.
Часа три оставались в ближнем лесу. Как хорошо в лесу в самую жару. Чувствуешь, что сверху печет невозможно, а здесь так прохладно. Разлеглись все на пальто, подложили под голову листьев, некоторые задремали, а другие мирно разговаривают. Не ушла бы никогда отсюда. Домой пришли в полдевятого вечера. Поужинали да спать.
18 июня 1914 года, Скопин
Сколько раз собиралась писать, да все мешали. Мама с папой ушли в Кельцы (6), а я с Маней дома, остальные ушли в лес. Теперь свободно могу писать.
За эти дни ничего особенного не произошло и не случилось. Я еще отдыхаю от экзаменов. Никуда не тянет, и дома пока очень хорошо. Все больше шью. Читаю «Анну Каренину» Толстого, мне очень нравится. Я читаю «с чувством, с толком, с расстановкой», как обыкновенно любит говорить Елизавета Александровна (наша надзирательница).
В ту любовь, про которую пишут в романах, я не очень верю. Можно увлечься, но так влюбиться, чтобы все на свете забыть… Правда, так, пожалуй, могут влюбиться люди впечатлительные, страстные. Могу примером взять Гланю. Была и хороша, и богата, и предстояли хорошие партии, нет, влюбилась в студента Колю Персианова и уехала служить в Петербург. Для нее ли, такой нервной, климат Петербурга, все эти страдания и волнения? Что с ней сейчас? Не знаю. Слыхали, будто она все деньги отдала Коле, а сама живет на 40 р. жалования да работает без разгибу весь день — она печатает на машинке. Очень может быть, получив от нее все, он и не женится на ней, а она на всю жизнь останется несчастной. Бедная, бедная Гланя! Часто вспоминаю о ней. Она мне представляется ужасно исхудавшей, истерзавшейся. Помоги ей Боже!
Я больше признаю увлечение. Здесь уже примером могу поставить себя. Рано начавши читать, я еще в 13 лет сильно увлеклась Борей Высоковым. Он еще тогда был духовник (7) четвертого класса, а теперь семинарист второго класса, должен перейти в третий. Мне нравились его темно-карие глаза, нравились манеры. Даже на одном вечере у них я Маню ревновала к нему — он почти весь вечер танцевал с нею. Сколько бывало радостей, смеху, когда идти в Вослебово (8). Это увлечение продолжалось два года. Нынешний год два месяца увлекалась реалистом (9) Ваней Еремеевым. Я его встречала только на улице. Мне нравились его всегда сияющие глаза и подвижное лицо, я его никогда не встречала серьезным. Это надоело. «Что это он, как идиот какой, никогда не может быть серьезным», — думаю я, и увлечение мое как в воду кануло.
Теперь возникает другое увлечение. Увлекаюсь Виктором Федоровичем Введенским, нашим математиком. Те были все мальчишки, а этот уже взрослый молодой человек. Ему, вероятно, 26-28 лет. Роста выше среднего, грудь широкая, фигура сложена крепко. На широких плечах сидит голова. Теперь и займусь описанием головы, или, лучше сказать, физиономии. Прежде всего бросаются в глаза при взгляде на него брови, усы и глаза. Бровей таких я еще никогда не видала: черные, густые, в палец шириной, лежат над глазами дугой. Усы черные, мягкие, густые, так красиво оттеняют щеки. Глаза с первого раза и не определишь какие. Изучив их, я скажу: они совершенно темные, глубокие, оттененные длинными ресницами. Как мне нравятся эти глубокие, с поволокой глаза! Нос прямой, волосы черные, густые, носит на косой ряд. Всегда бледный, но, когда взволнуется, краснеет. Его походку, мне кажется, я ото всех отличу. Ходит он… даже не знаю, как и выразиться. Вообще, медвежьей походкой, ступает тяжело и с раскачкой, но мне нравится эта тяжелая, неуклюжая походка. В целом — это добродушность. Вся его фигура говорит: «Я добр, я спокоен, я никогда не раздражаюсь». Разговаривает он очень не спеша, я никогда не слышала, чтобы он говорил быстро или, по крайней мере, как я. Что у него делают девочки на уроках? Шум, гам невообразимый. «Тише же, господа, прошу», — как обыкновенно, не спеша вытягиваясь, говорит он. Лена Брежнева за эти вытягивания прозвала его «кривлякой». А мне нравится, нравится все, что принадлежит ему и относится к нему. Я стараюсь по математике и имею «пять», а не будь он, вероятно, «пятерки» бы не было. Он очень умный, любознательный, внимательный. В этом я убедилась по папиным разговорам, так как папа, конечно, о нем больше знает как учитель.
Он, кажется, влюблен в Екатерину Ивановну (учительница гимназии). Ек. Ив. — полная ему противоположность. Маленькая, худенькая, подвижная, совершенно девочка. Капризная, непостоянная, но умеет хорошо говорить, ученицы заслушиваются ее. Мне кажется, она может любого человека увлечь. Виктор Федорович всем нравится без исключения. Настя у него не учится, и то увлекается им по нашим рассказам и экзаменовалась у него. Но, к сожалению, он уходит нынешний год и, вероятно, поступит в реальное — все-таки будем встречаться. На лето с Екатериной Ивановной едут на Кавказ. Как мне хотелось проводить Виктора Федоровича! Пятого он ехал домой в Тулу, а мы пошли в цирк. Цирк, в общем, на меня произвел тяжелое впечатление. Эти кувырканья, ломанья переворачивают душу. Был гипнотизер. Он усыплял, троих не мог усыпить, четвертую усыпил. Отгадывал желания.
P.S. У Мани есть карточка Виктора Федоровича, так что я посмотрю на него и вспомню все его внутренние качества. У меня все увлечения недолги. Да увлекаться-то некем, подходящей партии нет. Я все увлекаюсь брюнетами, мне ни разу не нравился блондин.
10 августа 1914 года, Скопин
Прошло два месяца после того, как я здесь записала последние строки. Много говорила, да мало сделала. «Прежде чем хвалиться, надо Богу помолиться», — гласит пословица, а я ей не последовала.
Вскоре после экзаменов я пошла к доктору, специалисту по глазным болезням. Четыре года тому назад он мне прописал очки для всегдашнего ношения, а теперь очки оказались недействительны. Доктор все лето не велел работать, глаза ужасно утомлены — эти четыре года я им не давала отдыха.
Как ужасно я провела лето. Делать нечего. Душа и Маня прочли мне вслух Достоевского «Идиот» и «Братья Карамазовы», Толстого «Анна Каренина». Много гуляла, но больше всего скучала. В августе мне доктор прописал очки для работы, а ходить буду без очков, да и то слава Богу! Теперь опять могу работать, читать, писать. Надо постепенно приучать глаза к работе.
Главное событие за лето: все европейские государства вступили в войну. Во главе враждебных друг другу партий стоят Россия и Германия. Германия объявила войну России. Дело началось с того, что Австрия объявила войну Сербии. За Сербию должна вступиться Россия. А так как Австрия объявила войну Сербии, то, как ее союзнице, России она тоже объявила войну. Германия сперва хотела смять нашу союзницу Францию, чтобы она не могла помогать нам; а Австрия хотела скорей кончить с Сербией и тогда, соединивши германские и австрийские военные силы, вместе двинуть их на Россию. Немцы думали, что Бельгия пропустит их войска во Францию и не будет сопротивляться. Но вышло другое. Небольшой город Льеж задержал немцев на две недели. За это время Франция успела подкрепиться, да и Англия объявила войну Германии и разбивает ее корабли (10). Сейчас на австрийской и германской границе происходят небольшие сражения немцев и русских.
Из Скопина ушел 140-й Зарайский пехотный полк. Одну часть полка мы провожали. Сколько слез! Вот прощается совершенно молоденький, красивый высокий солдат со своею женою. Они, вероятно, только недавно женились. Он плачет, она рыдает. Ему стыдно плакать, он и смеется, и плачет, и сам целует, целует ее с мыслью: последний раз он видит ее, последний раз целует ее; и так все думают, хотя, конечно, у многих есть надежда, что они возвратятся и увидят дорогие лица.
Турция также хочет объявить войну России. Сейчас положение России хорошее, она бы должна была выиграть.
Немцы очень плохо обращаются с иностранцами, оскорбляют их, глумятся над ними. Война началась так неожиданно, что никто из русских не успел выехать из-за границы, немцы брали их в плен, измывались над ними, но даром это не пройдет. Все ужасно озлобились против них. Но в России с их соотечественниками обращаются гуманно, не притесняют.
Все войска направляются в Литву, в Польшу, тут происходят сражения.
Вильгельм, император германский, задумал покорить всю Европу и властвовать над нею, потому он и начал войну. Австрия хочет господствовать над всем Балканским полуостровом.
Поднялись все европейские государства. Голландия, Дания, Швеция, Норвегия объявили мобилизацию. Италия объявила строгий нейтралитет. Что-то из этого будет? Чем все кончится? И предположить трудно, надо положиться на силу Всевышнего!
Больше за лето не было никаких выдающихся событий.
16 августа 1914 года, Скопин
Саня кончила медицинский институт, теперь поехала сдавать государственный экзамен. Из-за войны им сократили экзамены. Они должны были сдавать 32, а будут сдавать всего 11 — в три раза меньше. Осенью приедет доктором, а может, там где-нибудь устроится. Хоть одна скоро с рук сбудет.
Япония объявила войну Германии. В Бельгии происходят сражения немцев с французами и бельгийцами. Союзники потерпели сильные поражения, большие потери с обеих сторон.
Русские успешно ведут наступление в Восточной Пруссии, взяли три города и подступают к Кенигсбергу.
Сербия очищается от австрийцев. Но, отступая, австрийцы все на пути сжигают, производят свирепства, буйства над жителями, не различая ни пола, ни возраста.
Погода стоит осенняя. Никуда пойти нельзя, все моросит дождик. Как вчера было скучно! Я дурила, никуда не хотела идти. Маня ушла одна. Настя с Лизой ушли в поле. А я все ходила из угла в угол двора, заложивши руки за спину, как часто люблю делать, когда скучно или о чем-нибудь думаешь.
В гимназии стоят солдаты, и благодаря этому учение начнется не 16 августа, а первого сентября, так что две недели еще отдыхать. Теперь я занимаюсь, особенно усердно по математике.
20 августа 1914 года, Скопин
Сегодня ровно месяц, как началась война. В ночь на 20 июля была объявлена мобилизация. Больше писать некогда — все ходят, смотрят. А я не хочу, чтобы кто-нибудь был свидетелем моего писанья.
21 августа 1914 года, Скопин
Сегодня у Саши первый экзамен. Дай ей Бог всего наилучшего, и она тогда будет государственный человек.
Наши успешно ведут наступление в Восточной Пруссии.
Я против войны. Зачем гибнут тысячи молодых жизней, зачем ручьями льется кровь? Разве нельзя обойтись без этого, мирно разрешить все эти сложные вопросы? Говорят, нельзя. Говорят, молись, проси у Бога победы для русских. Не могу я молиться! Мы и немцы молимся одному Богу. У Бога мы просим, чтобы Он помог нам разбить немцев, немцы молятся, чтобы он помог разбить русских. Каламбур какой-то! Да это разве по-христиански? Мы просим Бога о погибели ближнего своего, христианина. А Бог разве так учил? Бог велел всем все простить, жить со всеми в мире! А главное, льется беспощадно человеческая кровь, гибнут молодые силы. Каждый день проходят несколько поездов с солдатами, и все едут на войну.
Провожала я куликовцев (11). Сколько слез, рыданий, горя! Остаются семьи без кормильцев, пора рабочая, хлеб не убран, у многих до сих пор стоит в поле. И все эти молодые, полные сил люди обречены на смерть. Читаешь в газетах: столько-то тысяч убито, столько-то ранено, столько взято в плен. И везде страдания, плач, безвыходное горе. Скорей бы кончалась война, прекратились бы страдания. А разве скоро кончится война? Она только началась, ожидают впереди многого. Что-то будет, чем все кончится это? И предположить трудно. Может многое измениться, ведь поднялась вся Европа. Сейчас воюют семь государств, да может быть, поднимутся и другие.
Немцы всех озлили против себя. Они грубо обращаются с иностранцами, расстреливают пленных. Они хотят запугать всех, чтобы им беспрекословно повиновались.
Соединенные Штаты возмущены, они тоже хотят объявить войну Германии.
Петербург переименовали, он стал называться Петерградом. Хотят, чтобы ничего не было немецкого.
В последнее время я много размышляю о назначении женщины. Иногда думаешь до одурения, ходишь, ничего не понимаешь, мысли путаются, голова болит. Обыкновенно после этого развинчиваются нервы. Разнервничаешься из-за пустяков, и пошла — весь день дергаешься, не знаешь куда деваться. Как мерзко все в жизни! Была маленькая, ни о чем этом не думала. Как было хорошо! А теперь ум требует разъяснения. Если бы я могла кому-нибудь все рассказать о своих думах, особенно опытному человеку, мне бы разъяснили, успокоили. Но приходится думать одной и отвечать на возникающие вопросы одной. Если я буду матерью, я приучу детей делиться всеми мыслями, впечатлениями со мной, чтобы наставлять их, а то бог знает до чего додуматься можно и как понять. Конечно, сколько нас, за всеми не углядишь, всех не приучишь. Но я решила, что у меня много детей не будет, а будет столько, скольких я смогу воспитать. А сколько мучений, страданий с детьми! Трясись за их здоровье, того гляди разобьются. В одной семье сгорел ребенок. Подошел к печке, пламя вспыхнуло и охватило его. Ребенок испугался, страшно захохотал, вероятно, в этот момент сошел с ума. И вскоре умер. Как страдала мать! Она считала себя виновницей его смерти: «Я не углядела, я виновата!» — в помешательстве твердила она.
Зачем эта мерзость между мужчиной и женщиной? Это все отравляет в жизни. Разве не может существовать идеальная платоническая любовь? В начале она такова, а в конце — плотская. Читаешь в последнее время Толстого, Достоевского, и везде мерзость, и без конца мерзость. Разве не может быть чистым человек? Нет, так он устроен, чтобы развратничать, а особенно в теперешнее время. Мужчине это ничего. Но женщина жалка в этом положении, всякий может обидеть, обесчестить ее, и как защитится она, как покажет свою силу? А что после этого? Опять страдания! Опять мучения! Зачем же так все устроено?! Неужели нельзя ничего изменить? Мужчине что? Он свободен. А женщина разве может быть свободной? Нет… надо помнить обязанности девушки, жены, матери… Это ужасно!!! Как разрешить все это? Надо ждать, что покажет время, как все это разъяснится.
Я замечаю, что часто стараюсь во всем найти лучшее, светлое. Это помогает в разрешении трудных вопросов. Я найду светлую черточку, следую ей и облегчаю себя этим.
Я как-то писала, что не существует любви. Это неправда, теперь я переменила свой взгляд. Существует любовь! Я уверилась в этом, прочтя «Анну Каренину» Толстого. Любовь может доходить до страсти, до безумной страсти. Человек может казаться идеальным, ты как ослепнешь, будешь видеть в нем только хорошее, не замечая отрицательных черт. Я отчасти испытала это на себе. Когда мне нравился Боря Высоков, то я не видела в нем дурных черт, мне их открывала Маня, хотя она не знала, что я им увлекаюсь. Я даже не могла хорошо представить себе его фигуру — только помнила черные глаза да грубоватый приятный голос. Можно, не отдавая себе отчета, решиться на все. Влюбленный хуже слепца. Женщина может так любить, но может ли мужчина? Не знаю. Я думаю, нет, они ужасные эгоисты, я их всех ненавижу. Но к чему ведет любовь? Все к одному и тому же. Лучше не думать об этом! Пишу полтора часа, голова в тумане. Дай Бог благополучно разрешиться всем этим вопросам. Я думаю, все будет благополучно и верю в добро! Довольно.
В 5 часов дня
Раньше я читала Тургенева, Гончарова, там не вполне раскрывается жизнь. Но у Достоевского, у Толстого, особенно в «Анне Карениной», описана жизнь со всеми ее хорошими и плохими сторонами. Я больше внимания обращаю на темные стороны, но, разобравшись, много найдешь и хорошего, и светлого. Хотя бы в Анне Карениной, Кити и Левине.
26 августа 1914 года, Скопин
Я прочла написанное под предыдущим числом. Много в жизни и светлого, если больше обращать на это внимания. Надо стараться найти это, и тогда тихо, спокойно будет на душе. Не надо решать трудных вопросов, все само собою разъяснится в хорошую сторону. Надо верить в добро, в высшее назначение человека, особенно теперь, когда все должно быть светло и чисто. Теперь лучшие годы жизни. Жизнь еще вполне, со всеми своими темными сторонами, не развернулась. «Ученические годы — лучшее, самое светлое воспоминание в жизни», — говорят уже жившие люди. И правда, никаких забот особенных, только старайся зиму, а лето отдыхай спокойно до осени, а зимой — подруги, учителя, уроки. Не увидишь, как и время пройдет. А нынешний год учение, вероятно, начнется 16 сентября, так как в гимназии стояли солдаты, а теперь там ремонт. Отдыхать еще лишний месяц. Еще месяц совершенно без забот.
Я сегодня именинница.
Стоят чудные осенние дни. Ночи лунные. Наши в Австрии взяли город Львов, заняли Галицию и выиграли генеральное сражение с австрийцами. К нам привезли раненых, пока немного, но ожидается еще очень много.